Поэтому меня называют «наш нравственный камертон» или «священная корова с правом решающего голоса». Но своим коровьим правом я пользуюсь нечасто. Как правило, все овцы на заклание есть волки в овечьей шкуре.

Сегодня мне не читается и уж тем более не работается. Выслушала свою коллегу, Олю Маленькую. Она подошла как бы по делу, с бумажкой, и жалуется на Олю Большую. Еще неделю назад две Оли были неразлейвода, несмотря на разницу в возрасте — тридцать и пятьдесят шесть. Нынче светит сокращение, Олю Большую, как пенсионерку, могут турнуть в первую очередь. Она ведет работу, чтобы уволили Олю Маленькую за профессиональную непригодность.

Через час подходит Оля Большая. В ее изложении картина выглядит диаметрально противоположной.

Мол, столько сделала для этой особы, а она неблагодарная, за неблагодарность надо наказывать.

А мне хочется поговорить с ними просто по-бабьи, о своем. Это была бы сенсация! У Оли Маленькой глаза бы полезли из орбит.

— Да вы что, Кира Анатольевна! Вы беременная, честно? Я думала, вы давно не.., то есть, конечно, — запутается Оля.

— Предохраняться надо! — авторитетно заявит Оля Большая, которая уж точно «давно не…».

— Девочки! Что же мне делать? Срок большой!

— Избавляться! — скажут они хором.

— Даже я на второго не отважилась, — попеняет Оля Маленькая.

— Какие дети, когда бабушкой скоро будешь? — задаст разумный риторический вопрос Оля Большая.

У обеих во взоре я прочту нетерпение — включить сарафанное радио, идти дальше рассказывать потрясающую новость. И зашушукается народ, забросает меня косыми взглядами. Покатится волна, дойдет до Антона. Информатора он, конечно, обматерит, а потом меня призовет. Антон хороший мужик, только очень богатый и замордованный десятилетиями ответственной работы.

— Не твое собачье дело! — скажу ему я.

— Ты мне четко отвечай! Есть факт или нет факта налицо?

— Он не на лицо, он в животе.

— Ты сдурела на старости лет?

— Тебя, благодетеля, не спросила, с кем мне спать и от кого рожать!

— Кира! — будет орать он мне в спину, потому что я развернусь и уйду. — Кира! Если что-то надо. передай моему секретарю!

Мечты, мечты! Никому я не признаюсь, сплетники могут отдыхать. Через несколько месяцев у меня вырастет живот, но никто не заподозрит, по какой причине. В моем возрасте женщины легко полнеют. Я буду говорить: «Климакс, на гормонах сижу, от них вес прибавляется». А потом уйду в декретный отпуск, и все выпадут в осадок. Но этой трогательной картины я не увижу. Господи, помилуй! Не дай лицезреть сослуживцев в осадке! Иначе от стыда рожу раньше времени!

РОДНЯ

Ирина Васильевна, мать Лики, как водится, жарила-парила, целый день у плиты простояла. Стол ломится от разносолов, а на усталую именинницу без слез не взглянешь.

Пуховый платок, повезло, я купила в переходе метро. Могла бы поехать в дорогой магазин народных промыслов и там за другие деньги приобрела бы то же самое. Экономию компенсировала роскошным букетом в кружевной многослойной обертке. Ирина Васильевна не знала, куда пристроить вызывающе помпезный букет, поставила в большую хрустальную вазу, переселив из нее подаренные мужем гвоздики. Обертку мещанскую не сняла, и букет смотрелся как отдельный гость в маскарадном костюме.

Лика и Лешка подарили Ирине Васильевне книгу «Ландшафтный дизайн на шести сотках», а потом, призвав всех к молчанию, вкатили в комнату главный подарок — велосипед. Молчание затянулось.

Я кашляла, чтобы не смеяться, — представила, как непросто будет упитанной Ирине Васильевне удерживать в равновесии центр тяжести на маленьком сиденье.

— Полезная вещь! — пришел в себя Митрофан Порфирьевич.

— Спасибо, я давно такой хотела, — вежливо и неискренне проговорила Ирина Васильевна.

Когда рассаживались за стол, я тихо спросила Лешку:

— Велосипед — твоя идея?

— Ага! На даче нет велосипеда — это же глупость!

— Циолковский! — обругала я сына.

— Кто-кто? — не понял Лешка.

— Циолковский токарный станок на свадьбу жене подарил, ему станок нужен был для опытов.

— Берем пример со старших гениев. — Лешка раскаяния не испытывает и скромностью не отличается.

Тонкие материи, вроде взаимоотношений с новой родней, он во внимание не принимает. Я к вам хорошо отношусь? Хорошо! В случае нужды кровь свою отдам? Отдам! Чего еще нужно?

Ирине Васильевне и Митрофану Порфирьевичу нужно, чтоб все было как у людей. Чтобы мы приезжали каждый выходной на дачу, ели свое варенье и свои огурцы, обсуждали проблемы всходов помидоров и заморозков в период цветения вишни. Чтобы копались в огороде и окучивали картошку. Шесть соток могут занять столько рабочей силы, сколько этой силы имеется. Конечно, Ирина Васильевна и Митрофан Порфирьевич от помощи отказываются — на словах. На деле им было бы по меньшей мере странно, если бы мы прохлаждались в тенечке, когда они корячатся.

Мне же мило в шезлонге с книгой посидеть.

Лешке — погонять мяч, пожарить шашлыки, врубить музыку на полную громкость. А летрушку-зеленушку мы на рынке купим.

И получается: нас тянут в нормальную жизнь родни, а мы сопротивляемся. Я противлюсь замаскированно и идеологически. Лешка — не задумываясь и природно. Его природа состоит из науки, спорта и узкого круга личностей: Лики, меня, отца, друзей — тех, с кем ему интересно. Заставить его общаться с неинтересными людьми практически невозможно. Лешка признает обязанности, но отрицает повинности.

Ирина Васильевна и Митрофан Порфирьевич — очень милые, хорошие люди. Я бы даже сказала, интеллигентные люди с неинтеллигентными профессиями. Она — кладовщица, он — слесарь. Работают на заводе… «Серп и молот»? «Молот и серп»? «Красный богатырь»? «Богатырь в красном»? Не помню.

За столом, кроме хозяев и нас, присутствуют две соседки-подружки Ирины Васильевны и сестра Митрофана Порфирьевича с мужем. Звучат тосты за здоровье именинницы, споро поедаются салаты, студни — народ с работы, голодный.

Поднимается с фужером Лешка. Сейчас брякнет что-нибудь не в дуду. Так и есть.

— Всем известно, как много придумано анекдотов про тещу. Теща — любимый фольклорный персонаж. «Почему?» — спросим мы.

«Ответь себе на досуге», — хочется сказать мне.

Ирина Васильевна улыбается натужно и слегка испуганно. Митрофан Порфирьевич хмурится. Лика замерла от дурных предчувствий.

— Потому что, — как ни в чем не бывало продолжает Лешка, — народ любит своих тещ! Смеется над ними, потому что любит! — повторяет он, замечая на лицах присутствующих непонимание.

«Ох, сыночек! — думаю я. — Будет тебе смех! Сквозь слезы!»

— Так какой анекдот? Расскажи! — перебивает муж сестры.

— Например… — с ходу соглашается Лешка, большой знаток фольклора.

Я изо всех сил лягаю его под столом ногой.

— Э-э-э! — запинается Лешка. — Примеры в данном случае не существенны. Множество проведенных ранее экспериментов доказывают верность моей теории. Давайте выпьем за мою тещу, она же, не побоимся этого слова, мать моей любимой жены!

Все сдвигают фужеры.

Ирине Васильевне после сегодняшнего вечера западет в голову мысль, что единственный зятек рассказывает про нее анекдоты и проводит эксперименты. Эта глупость со временем обрастет массой деталей, подтверждающих неблагонадежность Лешки. Так рождается неприязнь и семейные драмы. Втолковать это Лешке невозможно. Он слишком умный, чтобы понимать простые вещи.

На горячее подается запеченная рыба, мясо в горшочках и рассыпчатый вареный картофель. Все выглядит очень аппетитно, но гости, как говорится, подорвались на ерунде — на закусках и без энтузиазма ковыряются в тарелках. А впереди еще десерт — торт домашнего изготовления, щедрый на жиры и холестерин.

Лешка насытился, заскучал, хочет домой. Обращается ко мне:

— Ты еще побудешь? Мы поехали.

Лика слышит его вопрос и постановление. Не отрывая взгляда от тарелки, тихо произносит: